— Что случилось? — озабоченно спросил он, но его голос был тверд. — Могу я чем-нибудь помочь?

Она подняла глаза, и се самообладание рухнуло окончательно. Неужели и насчет Дерека она тоже ошибалась? Но с этим она разберется потом. Сейчас главное — Ханна. Дерек Уиттакер был именно тем человеком, к которому обращаются при непредвиденных обстоятельствах. Инстинктивно она схватила его за руку.

— Ханна выбежала в эту дверь, — дрожащим голосом сказала она. — Но я не знаю, где она.

Он не стал задавать вопросов. Он просто сделал то, что должен был сделать: он ей помог.

— Мы найдем ее. Пойдемте.

Взяв ее за руку, он повел Синтию к лестнице, ведущей в мезонин.

Его уверенность была бальзамом для ее истерзанных чувств.

— Спасибо, — с искренней благодарностью прошептала она, стараясь поспеть за ним. Они начали подниматься по лестнице. — Вы видели, куда она пошла?

— Нет, но в этом здании всего несколько мест, куда можно пойти.

— Откуда вы знаете?

Он опешил:

— Я… э… Скажем так: я инстинктивно это чувствую.

Ответ показался ей загадочным, но она ему доверяла и не колеблясь стала подниматься вслед за ним. На верхней площадке она огляделась. Слева был большой балкон, нависавший над бальным залом. Краем глаза она увидела музыкантов, сидевших в просторной нише.

Ее сердце вдруг упало: она услышала приглушенные рыдания, однако не сразу поняла, откуда они доносились. Но Дерек уверенно подошел к узкой двери на противоположной стороне лестничной площадки и осторожно постучался.

Рыдания прекратились. Дерек прислонил ухо к двери и прислушался.

— Леди Ханна? Это вы?

Наступила пауза. Тот, кто находился по ту сторону двери, видимо, раздумывал, как поступить. Наконец из-за двери раздался женский голос:

— Кто там?

— Дерек Уиттакер.

Снова наступила пауза, и Дерек добавил:

— И ваша подруга леди Синтия.

Следующая пауза показалась Синтии зловещей. Она больше не могла ждать. Подойдя к двери, она стала дергать ручку.

Дверь неожиданно легко распахнулась. В мгновение ока Синтия очутилась в комнате и обняла Ханну, которая тут же снова разразилась слезами.

Комната была небольшой и темной. Слабый свет проникал лишь через стеклянную дверь, выходившую на крошечный балкон. В помещении не было даже стула, так что Ханна, рыдая, вынуждена была ходить взад-вперед по комнате. Казалось странным, что в кладовке — а это, по всей видимости, была именно кладовая — была стеклянная дверь и балкон, но они скорее всего служили оформлением фасада, чем имели какое-либо практическое назначение. У одной стены были нагромождены изящные стулья — такие же, как в бальном зале; все остальное было покрыто чехлами из сурового полотна.

Синтия смутно помнила, что Дерек закрыл дверь, чтобы никто не мог их услышать. Все ее внимание было поглощено несчастной подругой.

— Ах, Ханна, как ты могла подумать, что я сыграю с тобой такую злую шутку?

— Прости меня. Но все выглядело так… выглядело так, как будто вы…

Синтию снова захлестнула волна вины: она вдруг поняла, что ее вопрос, хотя он и шел от сердца, все же мог ввести Ханну в заблуждение.

— Да, наверно, так и было, — сказала Синтия в порыве откровенности. — Все выглядело так, как было на самом деле. Ах, Ханна, мне так жаль! Прости меня. Больше это не повторится, клянусь тебе.

Лицо Ханны снова сморщилось.

— Я не могу соперничать с тобой, Синтия. Ты такая красавица, а я такая простушка…

— Ты не простушка! — в гневе воскликнула Синтия.

Дерек тактично кашлянул.

— Я подожду за дверью, ладно?

Ханна вздрогнула. Она, по-видимому, не заметила Дерека и решила, что они с Синтией одни.

— Да, прошу вас, мистер Уиттакер.

Синтия бросила на него благодарный взгляд, и Дерек вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Между тем Ханна немного успокоилась. Достав откуда-то носовой платок, она начала промокать им лицо.

— Прости меня за то, что я такой ребенок.

— Ты не ребенок. Это все моя вина, — горячо ответила Синтия. — Я вела себя бездумно и подло.

— Что ты, Синтия. Не говори так!

— Не защищай меня, Ханна! Я никогда себя не прощу, и ты даже не пытайся заставить меня не раскаиваться в том, что я сделала. Я больше не буду вести себя так, как вела до сих пор. Я поняла, что мне надо совершенно изменить свое поведение.

Слабая улыбка озарила лицо Ханны.

— Зачем? Ты мне кажешься идеалом.

— Я слишком идеальна, — горько заметила Синтия. — Слишком послушна. — Сказав это, она вдруг усомнилась и покачала головой. — Разве это возможно? Возможно быть слишком послушной? Слишком покорной?

Ханна на минуту задумалась, а потом, шмыгнув носом, кивнула:

— Думаю, что любая добродетель, доведенная до крайности, становится пороком. Я слышала, как кто-то сказал, что, если любовь заходит слишком далеко, она превращается в идолопоклонство. А излишняя скромность в конце концов оборачивается ханжеством. А чем, интересно, становится послушание, как ты думаешь?

Синтии никогда раньше не приходил в голову этот вопрос. Обхватив себя руками, она задумалась.

— Может быть, ленью, — мрачно сказала она. — Душевной ленью. И конечно, ленью ума. Мне сейчас трудно сказать. Надо как следует подумать. — Синтия нахмурилась, подбирая нужные слова. — Мое послушание сделало меня пассивной. Подчиняясь воле других людей, я подавляла в себе собственное мнение. Я все чаще и чаще старалась вообще не думать. А ведь это не правильно, разве не так?

Она не ждала ответа на свой вопрос, а просто шагала взад и вперед по комнатушке, изливая свои путаные мысли Ханне, которая слушала ее с большим сочувствием. Возбуждение вес росло в душе Синтии, и она чувствовала, что находится на грани очень важного открытия.

— Конечно же, не правильно! Именно моя глупая приверженность долгу привела меня к тому, что я причинила боль своей лучшей подруге. И что ужасно — я это знала с самого начала! Но я предпочла подчиниться матери, а не прислушаться к голосу сердца.

Ханна была явно поражена откровенностью Синтии.

— Ты хочешь сказать, что это твоя мать, а вовсе не ты хотела, чтобы ты…

— Да, именно так. — Синтия махнула рукой, отметая догадку Ханны как несущественную. — Неужели тебя это удивляет, Ханна? Разве ты не замечала, что я всегда подчинялась воле мамы? Хотя, признаться, я делала это все с большей неохотой. Но я всегда считала, что послушание само по себе — добродетель. Поэтому-то даже вопреки здравому смыслу я всегда старалась быть покорной. Теперь я думаю, что это детская добродетель. А как взрослый человек, я должна иметь собственное мнение и сама принимать решения.

— Ты права, — горячо поддержала ее Ханна. — Почему чье-то мнение должно быть более веским, чем твое?

Синтия засмеялась. Ей вдруг стало легко. Даже немного кружилась голова.

— Как это похоже на тебя! Ты всегда соглашаешься со мной, какие бы сумасшедшие идеи у меня ни возникали. Но я могла бы назвать несколько причин, по которым мое мнение не так уж и убедительно. Прежде всего я так редко следовала собственному мнению, что могу ошибиться, если вдруг начну на него полагаться.

Ханна улыбнулась. Она явно уже чувствовала себя лучше.

— Возможно, ты немного и отстала от жизни, — согласилась она. — Тебе надо начинать постепенно, с малого. Но не думаю, что это должно тебя останавливать, Синтия. Тебе надо учиться думать своей головой. Нам всем это не помешало бы.

— Я так и сделаю, — пообещала Синтия. — Я буду сама принимать решения. Я постараюсь противостоять маме. — Ее уже начали одолевать первые сомнения. Она сурово их подавляла, понимая, что впервые в жизни она преодолевает свою робость, а вовсе не бунтарство. Интересный поворот!

Она глубоко вздохнула и улыбнулась Ханне. — Я совершенно уверена в одном. Я не имею никаких видов на твоего мистера Эллсуорта.

Даже в полутемной комнате Синтия заметила, как Ханна смутилась и покраснела.

— Он не мой мистер Эллсуорт.